Луначарский о Клоделе

От Анатолия Луначарского русские читатели узнали о постановках “L’Annonce faite a Marie” (1912) и “L’Otage” (1914) О. Люнье-По и “L’Echange”(1913) Ж. Копо. Критик постоянно говорит о том, что хотя главнейшие произведения Поля Клоделя не только д авно написаны, но и «вышли большей частью в новых, сильно измененных переработках», тем не менее с ним «приходится считаться именно как с наиновейшим писателем, ибо влияние его выросло непомерно в самые последние годы» (написано в 1913 г.). Сам же Луначарский видит в пьесах Клоделя, очень близких, по его мнению, романтизму, стремление к «своеобразной (...) сверхчеловечности» выражение «героизма», и этот тезис станет позднее ключевым для «продвижения на рынок» Советской России клоделевского театра.

Разбирая постановку “L’Annonce faite a Marie” Люнье-По, Луначарский удивляется, что «страшно глубокие и кипучие» пьесы Клоделя считаются несценичными. Ему очевидно, что именно для того и существуют «художники-режиссеры», чтобы «творчески находить пути к сценическому воплощению творчески же найденных поэтом новых форм». И, по его мнению, Люнье-По это удалось, разве только - будь его воля - Луначарский избавился бы от четвертого действия пьесы, которое, будучи сведенной «к до невразумительности глубоким диалогам переживших ее (Виолену)», показалось ему «прямо лишним». Вероятно, в свое время, именно этим пожеланием будут руководствоваться А. Таиров и В. Шершеневич, ограничив свою постановку «L’Annonce faite a Marie» тремя действиями.

Уже говорилось, что рецензия Луначарского на «L’Echange» Жака Копо обязана своим названием статье Эйхенбаума. Ей же, судя по всему, обязан и весь разбор пьесы в рамках этой рецензии, но зато опубликованный им анализ «L’Otage» (на основе спектакля Люнье-По), по-настоящему открыл эту драму (обойденную молчанием Эйхенбаумом) русскому читателю.

Именно в этой статье (от сюжета не уйдешь) Луначарский останавливается на религиозности Поля Клоделя. И лейтмотивом становится утверждение о том, что Клодель - «истинный поэт, человек очень большого дарования, большой искренности, которых не могут вполне сдержать добровольно надетые власяница и вериги». Он словно постоянно извиняется за драматурга перед читателями и зрителями: мол, католичество? Так это все только «от глубины отчаяния»; трактовка финальной сцены - «слишком» даже для «католической морали», хотя драматург утверждает обратное? Ну так, «мы предпочитаем остаться верными тому впечатлению, которое дала сама драма, а не тому толкованию, которое дает драматург»...

Впрочем, это лишь необходимые критику оговорки, не мешающие ему продолжать с прежним пылом воспевать «героику» клоделевской драматургии. Тем более, что именно в «L’Otage» он видит самую захватывающую экспозицию героизма и «самоотвержения личности», утверждая, что, возможно, во всей миррой литературе не найдется образа, равного «этому католическому изданию Антигоны, столь усложненному, столь изощренно мучительному, столь ужасному в своей ослепительной красоте силы воли, все бросающей под ноги долгу».

Вл. Ив-ич, разбирая все тот же спектакль, кажется, вступает в активный диалог с А. Луначарским, смещая акценты в противоположном направлении. Для него Клодель - прежде всего, глубоко верующий католик, чьи пьесы всегда узко тенденциозны и направлены к доказательству старых и простых истин; чьи герои всегда «немного деревянны», а каждый их шаг и жест предопределен автором. Так что, делает вывод рецензент, все это говорит отнюдь не в пользу пьес Клоделя, а преувеличенно-восторженное отношение, проявляемое к драматургу, объясняется лишь модой на все аристократическое и клерикальное.

- Но «я вовсе не католик! А тоже настроен был благоговейно», - восклицает Луначарский.

На что, не довольный, что его не дослушали до конца, Вл. Ив-ич, отвечает, что несмотря на все недостатки, все-таки драмы Клоделя всегда бывают ярки и сильны, что совершенно непонятным образом драматургу удается одухотворить своих «фантомов-героев», вложить «потрясающий пафос в движения этих марионеток».

- Правильно, а в этом пафосе и будет призыв к героизму! Только ведь, если бы этот призыв был лишь «гол и педантичен», он был бы ничем, а у Клоделя он все-таки «полон электризующей силы убеждения», «одет живой плотью»!

- Конечно, видимо именно в этом сила большого таланта - зритель, невольно обманываясь, сам подставляет на место марионеток живых, любящих и страдающих людей. Хотя по большому счету в драмах Клоделя живут и умирают лишь тенденции и идеи.

- Но ведь идеи каковы!

- Каковы?

- Все тот же, вечный у Клоделя призыв к героизму! А ведь более чем может быть, что подлинный смысл всякой драмы, всякой подлинной драмы - есть именно призыв к героизму.

- к героизму? В «L’Otage» всего лишь в очередной раз доказано (что, кстати, сомнительно и для Вас) превосходство христианского идеала над языческим, но, согласитесь, эта мысль совсем не так уж нова и плодотворна, чтобы доказательству ее надо было в 1914 году посвящать целую драму. Впрочем, пьеса написана великолепными яркими сценическими штрихами, причем автор никогда не прибегает к искусственным средствам для усиления впечатления. Клодель - большой и искренний писатель, свято верующий в каждую свою мысль, в каждое слово...

- Только вот... своей широкой публики он во Франции не найдет...

- Да, странное дело, ни одна из его пьес, как бы она ни была расхвалена критикой, никогда не выдерживает больше десяти постановок, а объясняется это тем, что его публика, его критики и апологеты - снобы, чуждые и религии, и искусства, а широкая масса, народ не знает его...

...собственно Анатолий Луначарский, ставший после революции Комиссаром Народного образования, сделал все, чтобы официально способствовать продвижению драматургии Клоделя в Советской России. Как раз к широким массам. И в тот период любимой для него стала пьеса «Tête d’Or» - эта мистерия, которая, независимо от «легкого душка католицизма», ставит громадные проблемы и создает незабвенные образы.

Август 2021 г.