К чему приводит недоверие

"Лысая певица", Э. Ионеско

Новый драматический театр

Режиссер - Александр Огарев

Художник - Юрий Хариков

Премьера - конец ноября 2003 года

Спектакль подкупил сразу. Буквально с первых секунд, когда само действие еще даже не началось, но уже при медленно гаснущем свете раздались с детства знакомые и такие близкие звуки: "Yesterday…". И сразу же возникло желание мысленно поаплодировать режиссеру (А. Огарев), который так легко, почти играючи, преодолел первое препятствие, встающее перед постановщиком "Лысой певицы", - сценическое воплощение начальной ремарки пьесы. Когда читаешь пьесу, это представляется в принципе невозможным ("Буржуазный английский интерьер с английскими креслами. Английский вечер. Мистер СМИТ, англичанин, в английском кресле и английских туфлях, курит английскую трубку и читает английскую газету у английского камина..." и т.д.), услышав же вступительную мелодию, понимаешь, что найдено идеальное решение. Ведь, действительно, что может быть более "типично английским" и, в то же время (памятуя, что выбор Англии для Ионеско случаен), более вненациональным, чем творчество The Beatles?

Увы, первая находка оказалась и практически единственной. Точнее, их было много, слишком много, для короткой и четко выстроенной пьесы. Думаю, главной точкой преткновения здесь стало недоверие режиссера к выбранному им материалу. Недоверие, возможно, не вполне осознанное, но прочитывающееся достаточно ясно. Недоверие к тому, что "Лысая певица" сама по себе может заинтересовать, увлечь со-временного зрителя.

Отсюда и сценографические издержки (художник Ю. Хариков) – полыхающая всеми оттенками красного сцена представляет собой пожарную часть, загроможденную ящиками с песком (откуда герои по ходу действия будут извлекать необходимую им бутафорию), над которыми пламенеет прожженный транспарант: "NO SMOK-ING". "Дополняют" сценографию и по-карнавальному разномастные костюмы героев (А. Нефедова). Все это словно призвано приковать внимание зрителя к сцене, привести его в состояние ребенка, ожидающего появления очередного кролика из шляпы фокусника.

И режиссер своей ловкой рукой все извлекает и извлекает их. Вот, служанка Мэри (Н. Рычкова), произнеся положенную ей по тексту реплику ("Я купила ночной горшок"), начинает какой-то невероятный по своей бессмысленности и красоте танец с этим самым появившемся у нее в руках и почему-то светящимся "ночным сосудом". Ряд этот можно продолжать до бесконечности. Причем каждый новый кролик оказывается все ярче, все больше (ведь не дай Бог, зрителю станет скучно!), пока, наконец, спектакль не превратится в окончательную бессмысленность.

Возможно, этого эффекта режиссер и добивался, рассудив, что чем бессмысленнее, тем ближе к абсурду. Если так, то его цель достигнута. В конечном итоге, переплетенность, неразличимость понятий "абсурд" и "чепуха" уже давно становится общим местом. Но то-то и обидно, что от первой за многие годы постановки "Лысой певицы" ожидаешь серьезного подхода, а не потакания распространенным заблуждениям. Вариант же, предложенный Новым драматическим театром сводится к непрекращающемуся спору с автором, к беспрерывной корректировке его мыслей, стремлению сделать доступнее…

Доступность же эта сослужила плохую службу. Зачарованный "кроликами" зал не то чтобы оказывается неспособным воспринимать содержание, но делает это лишь на визуальном уровне. Сам же текст пьесы оказывается лишь фоном для красочной, как в калейдоскопе, меняющейся картинки. Тем самым пьеса, чьим подзаголовком вполне можно избрать заглавие манифеста ее автора – "Трагедия языка", оказывается обыкновенным фарсом; а герой, стоящий в ее центре (правда, прямо не упоминающийся), - язык, оказывается подменен гримасничающими клоунами…

Или еще несколько примеров "одоступнивания" драматургического матери-ала.

Так, еще после первой постановки пьесы, Ионеско устал отвечать на всевозникающий вопрос: почему же, в конце концов, его "антипьеса" носит название "Лысая певица", если ее саму лишь вскользь упоминают в разговоре герои. Теперь же авторский "промах" устранен и мы имеем возможность наблюдать диву, исполняющую "Casta Diva", во всем блеске ее лысины, как в начале, так и в конце спектакля. Именно она закольцовывает композицию постановки, отказавшейся от авторской композиции, которая, вероятно, слишком депрессивно-пессимистической показалась театру. Пьеса, как известно, замыкается своим началом; только теперь уже чета Мартэнов ведет тот бессмысленный диалог, которым открывали пьесу Смиты. Тем самым бессмысленность и вытекающая из нее пустота становятся непрерывными, бесконечными. Пугающими. В спектакле ничего этого нет. Лишь выйдет к празднично накрытому столу, за которым собрались обе семейные пары, Лысая певица и, поинтересовавшись "неземным" голосом: "Научились ли вы теперь песне моей?", затянет "Casta Diva". Закроется занавес.

Но окажется, что ничему-то английские герои не научились. Слушать с серьезными английскими лицами неангличанина Беллини их заставляло лишь правильное английское воспитание. Теперь же когда певица исчезла, их английские ноги сами пускаются в английский пляс, под самую английскую плясовую песню "Twist and Shout"…

*

Спектакль подкупает сразу. Но, к сожалению, подкуп так и остался подкупом. Известное название – приманкой. Любимая мелодия – крючком. Крючком, на ко-тором ощущаешь себя пойманной рыбкой, которая жадно выхватывает в негодной для жизни атмосфере крупицы кислорода. На спектакле точно также выискиваешь крупицы смысла, зачем-то помня о том, что и в абсурдистских пьесах он все-таки есть. В финале же приходишь к единственной мысли – The Beatles, конечно, можно слушать с равным удовольствием везде, но лучше все-таки делать это дома…

Февраль 2008 г.