Русские глазами французов

Что мы знаем? Спектакль состоялся в театре Порт-Сен-Мартен. Его сняли с репертуара после "четырех полуспектаклей" (что бы под этим ни подразумевалось), причём даже с этих единичных показов зрители либо бежали "в третьем пете", либо освистывали в ожидании финала. Со скрипом нашла фамилии (без имен), актеров, сыгравших Хлестакова и Городничего - Valay и Ambroise, соответственно. Про Valnay удалось выяснить, что ему было 34, когда он сыграл Хлестакова, а еще он бывал и играл в России (скорее всего, в Михайловском). Перевод Эжена Моро так и не прижился - во французский театральный контекст "Ревизор" в итоге войдет в переводе Мериме после громкой постановки Люнье-По уже на рубеже веков.

Эжен Моро, который переводит для этой газеты роман Николая Гоголя "Мертвые души", руководствуется весьма похвальным желанием познакомить публику и с драматургией первого из русских писателей. Комедия Гоголя не менее любопытна, чем его роман, и при чтении будет иметь большой успех; но я понимаю, что на французской сцене она не может быть принята всей публикой, состоящей из столь разнородных элементов.

В этой литературе, как и во всех этих сибирских обычаях, есть варварство: оно леденит, оно поражает и может заинтересовать только терпеливые и выдающиеся умы. Наша цивилизация, полная утонченности, что особенно проявляется в театре, потрясена бесчинствами русского общества, которое, кажется, изобилует чудовищными злоупотреблениями; безусловно, это общество, нравы которого нельзя исправить смехом. Кнут нужен для всех этих персонажей, а не аплодисменты зрителей.

Пока мы ждем, когда будет напечатан перевод Эжена Моро, скажем несколько слов об этой русской пьесе, которую французская публика на днях освистала в Порт-Сен-Мартен.

Чиновник высшей администрации Санкт-Петербурга по фамилии Хлестаков совершает поездку по провинциям империи. Ему были выделены весьма умеренные командировочные расходы, но он спустил все казенные деньги на азартные игры и разврат. Он думает, что все потеряно, что он навсегда разорен, когда узнает о приезде губернатора провинции, которого автор называет Рапиновым (фамилию Городничено переводчик делает говорящей: получается что-то вроде "Загребущева").

Этот Рапинов - сам плут (плуты есть на всех уровнях российской администрации); он размещает путешественника Хлестакова в собственной гостинице, со всеми перегибами, свойственными корыстной любезности, и удивление того растет с каждой минутой. Не довольствуясь его размещением, губернатор ссужает ему весьма значительную сумму; а затем настает черед каждого служащего в губернии: директора больницы, почты, департамента юстиции и департамента народного просвещения; все эти честные разбойники принесли Хлестакову, которого они считали присланным царем инспектором, небольшую часть своего ежедневного грабежа. Эта бедная страна - жертва приказчиков и младших чиновников; справедливости можно добиться только подарками и подношениями. Бедная женщина, пришедшая с пустыми руками подать жалобу, получает в ответ лишь избиение плетьми.

У этого прекрасного губернатора, который с такой похвальной честностью управляет вверенной его попечению провинцией, есть довольно симпатичная дочь, которая еще не знает всех преимуществ, дарумых деньгами, но охотно позволяет развратить себя красивыми глазами и признаниями в любви путешественника Хлестакова.

М-ль Анисия (не знаю почему Мария Антоновна трансформировалась в Анисью) была очень польщена авансами предполагаемого ревизора царя: губернатор Рапинов уже видел себя принятым императором и вознагражденным за этот великолепный союз; но бедняга не рассчитал, что почтмейстер, вскрывавший депеши Хлестакова, решит ознакомиться с их содержание.

Хитрость молодого служащего была раскрыта: он оказался не петербургским инспектором, а мелким чиновником, нуждавшимся в снисхождении со стороны российских властей. Хлестаков забрал с собой деньги и подарки, а для наведения порядка в губернии Рапинова прибыл настоящий посланник царя.

Этой бедной губернии, и так прессуемой буквально со всех сторон, очень нужен был этот визит, чтобы вздохнуть, наконец, спокойно; будем надеяться, что Рапинов и его достойные приспешники получили удовлетворительную взбучку!

Все эти страдания, рассказанные в ряде грубых и жестоких сцен, вряд ли могут иметь успех во Франции. Нужно остроумие, много остроумия, чтобы перенести такие сцены во Францию; а пьеса Гоголя, переведенная почти слово в слово Эженом Моро, не блещет ни остроумием, ни выдумкой деталей. Не знаю, исправила ли эта комедия русских, перед которыми она была исполнена по заказу, но во Франции, если бы мы были виновны в подобных дикостях наших нравов, мы, конечно, не смогли бы исправиться таким грубым изображением, с таким недостатком комизма и остроумия. Прежде всего, мы хотим, чтобы нас смешили.