Сеанс аутопсии

О трилогии Флориана Зеллера "Папа. Мама. Сын", выпущенной издательством ГИТИС.

Трилогия Зеллера - одно из самых сильных последних драматургических впечатлений. Но со знаком минус. Эмоционально со знаком минус - тексты эти задавливают и не дают дышать. Один из героев в"Отце" спрашивает: "долго вы ещё будете отравлять мир своим присутствием?", - так вот, ещё не дочитав, хочется уйти раньше, чем с таким вопросом доберутся до тебя.

К счастью, проходит время и уже на следующий день эмоциональная волна отступает и можно довольно спокойно идти по берегу, подбирать выброшенное на него и из таких находок уже заново выстраивать вчерашние впечатления. Крайне увлекательное занятие.

Несмотря на тот порядок, в котором пьесы собраны автором в трилогию, первой десять лет назад появилась "Мать". Затем, спустя два года, - "Отец", а шестью годами позже - "Сын". Через год после "Сына", осенью 2019 три пьесы официально стали трилогией и вышли под одной обложкой: "Отец", "Мать", "Сын". Круто, что всего несколько месяцев понадобилось, чтобы эту трилогию стало возможным прочесть на русском. Тут спасибо родному Российский институт театрального искусства - ГИТИС , в издательстве которого вдруг обнаружила ее в феврале.

Чтение все по разным причинам откладывалось, но когда поняла, что в сентябре увижу сразу два спектакля по Зеллеру - в постановке Арье в "Современнике" и бутусовский в РАМТе стало очевидным, что время пришло. (Страшно жалею, что год назад не получилось попасть на "Папу" Заполярного театра, когда его привозили в Москву).

Уже сегодня "Папа" в Современнике, поэтому тороплюсь зафиксировать мысли о трилогии, пока они не стали мыслями о спектакле.

По первому впечатлению - это кинематограф. Не в том, смысле, что тексты больше напоминают киносценарии, чем театральные пьесы, - нет. Но какое мощное кино можно по ним снять. Например, Бергману, будь он жив. Темы, их развертывание, их отражение в потенциальных актёрах, - все это очень бергмановское. Причем, как ни странно, без эффекта вторичности. Непрекращающаяся деконструкция, бесконечное препарирование и разъятие чего-то внутри, ради того, чтобы потом собрать все обратно и обнаружить, что получилось нечто совсем иное. Что человек не является суммой своих деталек, а разъятая на причины и следствия эмоция не делается понятнее и не приближает к решению.

Чтение пьесы как присутствие при аутопсии. Причем аутопсии тебя самого, когда чужими руками на свет извлекаются все твои внутренности и подвергаются беспристрастному научному анализу.

Ведь при всей своей эмоциональности, эти пьесы Зеллера крайне аналитичны. Они являются буквально гимном холодной непобедимой логики. Все логично, все доказательно и все... неправда.

Потому что все субъективно. Потому что другой бросает свой взгляд, и объективная картина мира оборачивается объективной противоположностью. Наиболее нагляден этот прием в "Отце", где реальность восприятия каждого из главных героев настолько точна и реальна, что саму реальность и обесценивает. В театру режиссеру придется сделать тот или иной выбор, а при чтении я свободна настолько, что до сих пор готова допустить главным героем не альцгеймер, но газлайтинг.

Разные точки зрения, разбросанные по лабиринту выстроенной жизни, и трагедия от отсутствия способности обрести зрение другого. Да и желания попытаться это сделать нет ни в "Отце", ни в "Матери" - только в "Сыне". Хотя и там это желание обернется обманкой, очередным психологическим зеллеровским переаертышем. Желание увидеть ситуацию глазами сына превратится в навязанную тому оптику отца.

Психологические лабиринты, выстроенные автором, вокруг своих героев, предельно просты. Как просты слова, которыми обмениваются персонажи. В них нет ни ложной многозначности, ни лексической переусложненности. Вот лабиринт, вот карта - вперёд, читатель и зритель. Если отключить в себе на время чтения/просмотра функцию самопогружения и самокопания, можно без особых затрат насладиться грустной мелодрамой и актерской игрой. Если же самопогружение не отключать, то из лабиринта выхода нет - он просто становится вечной частью тебя. И тебе с ним жить. Как живут с ним герои Зеллера.

Научишься жить - живи. Не научишься, будешь снова и снова рваться к выходу - тоже, пожалуйста. В выходе автор не отказывает. Просто ответь на вопрос: "Долго вы ещё будете отравлять мир своим присутствием?"

Герой "Отца" отвечать отказывается. Героиня "Матери" на этот неозвученный вопрос отвечает незавершенным, не слишком решительным действием и оказывается там же, где Отец. Сын же не делает дожидаться самой возможности этого вопроса. Первый ответ героя "Сына" повторяет ответ матери с тем же результатом, а второй становится окончательным. И финальная мизансцена, повторяющая финал "Отца" (плач на руках утешающей, убаюкиваюшей женщины) переходит от него к отцу.

Конечно, когда-нибудь это должно быть сыграно полной трилогией, каждая часть которой будет вскрывать предыдущую и последующую, придавать им новые смыслы и новые взгляды. Сами имена героев (повторяющиеся от пьесы к пьесе) требуют сквозных актеров, хотя впрямую, конечно, это разные персонажи с одинаковыми именами. Причем именами (внутри семьи, без второстепенных героев) весьма говорящими - Анна, Петр, Андрей. Нарочно привожу руссифицированные версии, чтобы снять налет "заграничности". Это ведь ещё и коренные, библейские имена с позднее вошедшим в христианскую традицию ещё и именем Николай. Но Николаю можно быть позднее - он сын. То есть имена, проходящие сквозь трилогию ещё и уходят вглубь истории, тем самым ещё больше углубляя, укрупняя, универсализируя столь простые авторские лабиринты. Отец, Мать, Сын - что может быть универсальнее этой конструкции? Дочери, кстати, места в ней нет, хотя сама дочь иногда есть, но лишь на внесценическом уровне. Как в "Матери", где сестра Николя лишь упоминается и остаётся нелюбимой дочерью. Как в "Сыне", где она отсутствует совсем - даже во второй семье рождается лишь сын. Более того, в результате дочери нет и в "Отце", поскольку авторский (а вернее, жизненный) лабиринт заводит героев в ситуацию подмены - дочери приходится стать матерью для своего престарелого отца. И мы снова возвращаемся к конструкции Мать - Сын.

И, что ещё интересно, отец как таковой, по сути, изымается из конструкции всей трилогии. Про "Отца" уже написала. В "Матери" связь Мать-Сын настолько сильна, что отцу в ней просто нет места, остаётся лишь функция мужа, от которой практически отказывается он сам. То есть в "Матери" отец как отец отсутствует. В "Сыне" же, тщетно пытаясь быть или стать хорошим отцом для собственного сына, отец, скорее, разбирается с собственным отцом и собственным сыновьим прошлым. Тем самым тоже становясь Сыном. Так что сын из заглавия - это, скорее, отец, чем Николя. Именно он - центр пьесы. А судя по "Матери" и "Отцу" у Зеллера в этой трилогии центральное место всегда отведено заглавному персонажу.

И получается, что в системе координат Флориана Зеллера женщина становится матерью, а мужчина - сыном. И возможно, именно поэтому, написав первой "Мать", при публикации трилогии автор поменял пьесы местами и начал с "Отца", где показал превращение отца в сына. Отец стал сыном, и стало можно вести разговор про два центральных образа - Матери и Сына. (Это я ещё про прямые отсылки к Эдипову комплексу в одной из пьес трилогии не пишу).

Много слов у меня получилось, а суть-то весьма проста. Круто, что есть перевод, а теперь надо играть, играть и играть. Очень уж это актерские тексты, с одной стороны,а с другой - пиршество для режиссерской фантазии. Возможность на основе этих текстов создавать спектакли любых жанров и стилей.

1 сентября 2020 г.