Дождь из домино

"Тереза Ракен", Эмиль Золя

Театр у Никитских ворот

Режиссер - Марк Розовский

Художник - Станислав Морозов

Премьера - 12 ноября 2020 г.

И чтобы закрыть для себя тему «Терезы Ракен» - несколько слов о спектакле Театра у Никитских ворот по этой пьесе.

Судя по аннотации, сюжет Эмиля Золя заинтересовал Марка Розовского прежде всего как продолжение разговора на тему убийства и его последствий. В театре уже идет спектакль «Убивец» по «Преступлению и наказанию» Достоевского, а вот теперь – «Тереза Ракен». Даже убийцу (Раскольникова и Лорана) в этих постановках играет один и тот же актер – Сергей Рожнов. Так что для безупречно честного профессионального разговора о спектакле, пожалуй, следовало бы посмотреть и первую часть «дилогии». Но поскольку меня не интересует ни преступление, ни наказание, а лишь редкая возможность увидеть сценическую интерпретацию редкой французской пьесы, буду честна лишь перед Золя.

Фото - Михаил Брацило / Москультура

Уже писала, что сам драматург знатно «замелодрамил» свой собственный роман. Так вот театр пошел на этом пути еще дальше: к мелодраматизму диалогов и ситуаций добавился еще и постановочный мелодраматизм (да и жанр на программке указан весьма недвусмысленно). Музыкальные всполохи композиций Дебюсси, цветовые акценты световой партитуры, пафосные актерские апарты – все это обрушивалось на зрителя, ввергая его мир кипучих романтических страстей.

Грешным делом в какой-то момент даже подумалось: а вдруг это такая стилизация режиссерских представлений о романтическом театре и игре актеров романтиков? И быть может, выйди на сцену в роли Лорана новый Фредерик Леметр, еще одна неудачная пьеса через актерскую вдохновенность получила бы свое место в театральной истории.

Увы, Леметров на сцене не было. А были лишь непрекращающиеся попытки форсировать звук и эмоцию. Смысла и без того довольно бессмысленным диалогам подобная игра не прибавляла. Да и зрителя не слишком увлекала, что, очевидно, понималось еще в процессе репетиций. Иначе отчего бы разбавлять трагический сюжет почти гэговскими выходами на зрителя, рассчитанными на немедленную полуистерическую смеховую реакцию.

Нагнетается в спектакле и линия «наказания». Вернее, линия «отложенного наказания» - каждый второй герой чувствует, что что-то не так, подозревает, почти впрямую готов обвинить, но… не доводит дело до конца. Некоторой прозорливостью наградил героев пьесы (в романе этого не было) и сам Золя. Но его Сюзанна тайными знаниями не обладала – в спектакле же она не только подозревает, но единственная видит призрак убиенного Камилла и многозначительно повторяет его излюбленный жест персонально для убийцы. А мать и вовсе в финале вдруг оказывается парафразом инфернальной пушкинской Графини и заявляет, что «жизнь – игра». Ну, не так буквально, конечно. Но прямым текстом она говорит Лорану и Терезе, что паралич ее – коварная игра, призванная свести убийц с ума. Со своим указующим бестрепетным перстом мать в финале вырастает едва ли не в Немезиду.

Мелодраматизму актерской игры и постановочных средств (будь то свет или звук) противостоит избыточный натурализм сценического оформления. Если камин, то в нем «горит» огонь; если обеденный стол, то на него выставляют настоящие сервизы; если сервант, но заставленный всякой ненужной для спектакля, то придающей достоверности всячиной. Если темнота (сценическая – для героев, не для зрителей), то передвигаются наощупь. Но все это «жизнеподобие» моментально рассыпается в прах, когда все в той же темноте вдруг совершенно свободно видят человека в другом конце комнаты; когда «задник» камина вдруг провисает, открывая вид на закулисье, а из подлинной супницы в подлинные тарелки наливают воображаемый суп.

Чем же все это окончилось? Дождем из огромных желтых пенопластовых костяшек домино. Это сейчас не мой художественный вымысел, а воплощенная художником метафора. Метафора чего? С одной стороны, все вновь логично до натуралистичности: герои, согласно автору, играли постоянно в домино? Играли. В спектакле Камиллу подарили повторяющийся жест – встряхивание коробочки с костяшками? Подарили. Уже многозначительно. Костяшки -–кости – убитый… То есть падающие костяшки как возмездие трупа, который под своими костями погребает убийц. Уф. Это была одна цепочка ассоциаций. Могу предложить и другую. От какого слова происходит итальянское слово домино? Правильно – латинское dominus. Господин, а проще – Господь. К кому неожиданно в спектакле взывает (и даже крестится при этом) совершенно лишенный религиозности Лоран? К богу («ты знаешь, я был человеком спокойным, но мужественным»). Вот господь и карает убийц.

Придумывать объяснения подобным «метафорам» легко и приятно, вот только на восприятии спектакля все это никак не сказывается – смыслов не добавляет. Падающее на героев «Терезы Ракен» домино – это все равно что падающие (в несуществующем, надеюсь, спектакле) на героев «Чайки» бочонки лото. Может быть, даже эффектно, но зачем?..

P.S. На занавесе, кстати, было все то же домино.

Март 2021 г.